— Почему мы должны вам верить? — поинтересовался мэр Сильверштайн, лысоватый толстяк лет пятидесяти.
— Не хотите — не верьте — спокойно сказал я — это дело ваше. Мне все равно надо ехать, я заплачу за гостеприимство вашего маленького городка и уеду отсюда. А вы останетесь. Времени у меня мало, господин мэр. Но я могу выделить немного времени на то, чтобы подготовить вас к жизни в новом мире. Совсем немного времени. Но это даст вам лишний шанс выжить. Итак?
Все молчали. То, что они услышали сейчас — правду о новом мире — было слишком ужасно и просто не укладывалось в голове. Одержимые. Расстрел заболевших на месте. Укрепление города, баррикады. Это были простые американцы, еще несколько дней назад возившие детей в школу, работавшие на лесопилке, платившие налоги. И вот теперь их окунули в ледяную купель ужаса и звериной жестокости. В кабинете висело тяжелое молчание.
— Что мы должны делать, сэр? — прервал шериф затянувшееся молчание. Назвав меня «сэр» как это было принято в армии, он признал мою роль командира.
— Идите за мной.
Цепочкой мы молча спустились со второго этажа на первый, а потом и в подвал, где были камеры. Как только включился свет, от камер донесся грохот и звериный, истошный рев.
Я забрал у Смита ружье, слегка сдвинул затвор, чтобы проверить есть ли патрон в патроннике, вернул затвор на место. Встал перед оцепеневшими людьми. Сейчас я должен был научить их правилам, которым сам научился пару часов назад. Научить правилам выживания в новом мире.
— Слушайте сюда! — уверенным голосом сказал я, хотя на душе было предельно хреново — если вы хотите выжить вы должны запомнить одно просто правило. Это — я показал стволом ружья на ближайшую камеру, где бесновался, стараясь вырваться на свободу одержимый, мужчина лет сорока в простой рабочей одежде — это не люди! Раньше они были людьми, а теперь — не люди! Они больны! И лекарства от этой болезни нет! Если они вырвутся на свободу — они убьют и заразят многих. Поэтому выход один — заболевших надо расстрелять! Если кто-то заболел и начал бросаться на людей — его надо немедленно расстрелять и сжечь. Иначе заболеете вы все! Каждый из вас, каждый у кого есть оружие должен быть готов к тому, чтобы расстрелять любого заболевшего, если он окажется рядом с вами и бросится на вас или на окружающих вас здоровых людей. Отец должен быть готовым убить заболевшего сына, сын — отца!
Лица стоявших в тесном подвальном помещении людей были белыми как мел…
— Иначе вы не выживете, мать вашу! — продолжил я — стоит только пожалеть кого то, и скоро все станут такими как они! Те, кто еще здоров, должны быть готовы защищать свою жизнь с оружием в руках! Поэтому урок первый — здесь шесть заболевших. Кто-нибудь из вас сомневается в том, что они больны?
Никто не сказал ни слова. Глядя на мечущихся в клетках одержимых, вопросов действительно не возникало.
— Поэтому сейчас мы их расстреляем!
Я пошел вдоль стены с ружьем на изготовку. В самой дальней клетке сидел мальчик, на вид лет двенадцати. Наверное, несколько дней назад он играл с друзьями на речке, гонял на велосипеде… Но это было в другой жизни и в другом мире. Сейчас же он с ненавистью, налитыми кровью глазами смотрел на меня, пытаясь зубами перегрызть прутья клетки. Даже на расстоянии был слышен скрип зубов по металлу прутьев.
Ружье оглушительно бухнуло в тесноте подвала, заряд дроби буквально разорвал грудную клетку одержимого, кровь брызнула на пол. Именно одержимого, ни детей, ни вообще людей здесь, в клетках не было. Мальчишка отлетел на середину камеры, но, несмотря на смертельное ранение, попытался встать. Я передернул затвор, дымящаяся гильза с металлическим стуком упала на пол. Я подошел к клетке ближе, просунул ствол ружья через прутья и выстрелил еще раз. Господи, прости нас за то, что мы делаем…
Сначала я не понял, откуда раздаются эти утробные звуки. Обернулся. Энджи стояла в углу на коленях, ее буквально выворачивало наизнанку. Белый как мел мэр прислонился к стене, чтобы не упасть.
— Теперь вы, шериф! — жестко сказал я, протягивая ему ружье.
Шериф, стараясь выглядеть невозмутимым, взял ружье, обернулся. Подошел к клетке, в которой сидела женщина лет тридцати.
— Осторожно!
Женщина бросилась вперед, с противным стуком ударившись о прутья клетки. Зарычала — эти звуки, рычание одержимого часто приходят ко мне во сне. Шериф, отшатнулся, ударившись спиной об бетон подвала.
— Стреляйте! — крикнул я.
Почти не целясь, шериф выстрелил, заряд дроби почти оторвал женщине ногу, но она продолжала с рычанием висеть на прутьях клетки, даже не замечая хлещущую из страшной раны на пол кровь.
— Еще!
Шериф передернул затвор и выстрелил снова, уже прицельно. На сей раз заряд дроби отбросил женщину на середину камеры, она несколько раз дернулась и замерла в луже крови.
— Теперь ты, Смит — я буквально вырвал ружье из рук шерифа и протянул Смиту.
— Нет, сэр… — попятился Смит, наткнувшись спиной на стену — я не могу! Не могу!!!
На него было страшно смотреть, казалось, он вот-вот упадет в обморок. Впрочем, к обмороку были близки все находящиеся в подвале. Адский запах крови и сгоревшего пороха, залитый кровью подвал, рычание и вой одержимых — наверное, страшнее бывает только в аду.
— Давай, твою мать! — заорал на него я, хлестко ударил по щеке, чтобы привести в чувство — если не они, то завтра — ты! Или твой ребенок! Давай, мать твою! Стреляй!
Смит взял ружье, раз за разом передергивая затвор, выпустил четыре дробовых заряда по камерам, убив одного одержимого и тяжело искалечив другого. Потом, выпустив из рук ружье, тяжело бухнулся на колени и страшно, с надрывом зарыдал…